О Рулоне Гарднере, победившем Карелина

Окруженный пологими горами город Афтон американского штата Вайоминг напоминает вмятину в земле, оставленную после удара кулаком рассерженного небожителя. Кое-кто считает, что место это проклято, потому что здешние поселенцы, скорее, выживают, чем счастливо живут – но так кажется только со стороны, особенно тем, кто не мыслит своей жизни вне мегаполиса.

В Афтоне в основном обитают фермеры, которым приходится мириться с холодным, непостоянным климатом и выживать за счет ежедневного каторжного труда.

Дети, появившиеся на свет в Афтоне, быстрее осваивают лопаты и вилы, чем традиционные машинки и куклы.

Тяжелый рев тракторных моторов и мычание пасущихся коров – самые привычные мелодии в окрестностях города. Работы в полях отягчаются разреженным горным воздухом, от которого кружится голова, зато фермерские будни закаляют местных жителей.

Рыхлые серые тучи, что любят оккупировать небо над Афтоном подобно вражеским бомбардировщикам, порой извергают густые снежные массы, слоями покрывая бескрайние поля, где фермеры выращивают злаки и пасут крупный рогатый скот. Это мертвое для афтонцев время, люди ходят в церковь и горячо молятся, чтобы снег поскорее прекратился.

Мальчик по имени Рулон, наоборот, обожал снег. Утром он бежал с братом Рейнольдом в поле, и там они устраивали поединки – побеждал тот, кому за счет одной силы рук удавалось повалить соперника.

Рейнольд был старше на год, и Рулон чувствовал себя в объятиях гризли, когда боролся с братом, но старался не уступать. Если Рейнольд побеждал за счет грубой физической силы, то Рулону приходилось проявлять смекалку, импровизировать – и в исключительных случаях он валил брата на обе лопатки, а после чувствовал себя настоящим героем.

После утренней борьбы, в которой братья выглядели злейшими врагами, мальчишки возвращались на ферму, не переставая смеяться и подначивать друг друга. Там их уже поджидал отец, с которым ребята шли в стойло, к коровам. Тот, кто проигрывал, брал лопату и собирал на удобрения коровьи лепешки, зато победителю доставалось ведро, в которое он сцеживал молоко от буренок.

Рулон не гнушался черновой работы, понимая, что фермерские будни – кропотливый труд, за счет которого кормится вся их большая мормонская семья. Волею судеб Рулон оказался самым младшим, девятым ребенком Гарднеров. Но отец ко всем относился одинаково и с каждого требовал по максимуму. К тому же, Рулон и Рейнольд были самыми крупными и сильными отпрысками Гарднеров, с рождения они стремительно набирали вес, восхищая отца. Он благодарил небеса и покровителя мормонов Джозефа Смита за то, что ему послали таких одаренных сыновей, готовых набивать мозоли на ладонях и отдавать все силы хозяйству.

Рулон, в отличие от брата, был бесформенным увальнем, его тело становилось крупнее за счет жира, тогда как у Рейнольда прибавка в весе происходила благодаря наращиванию мышечной массы.

– Жиробас, сегодня снова будешь дерьмо разгребать! – говорил ему Рейнольд с добродушной улыбкой, пиная каждое утро, и Рулон хватал его за ногу, после чего они кубарем катились вниз по лестнице, брали по яблоку и бежали в поле, чтобы выяснять отношения.

Но если шутки брата, порой жестокие, Рулон терпел и не подавал виду, как ему обидно, то в школе все было по-другому.

 И тогда Лерой стал любоваться урба… урбо… унист… – оратор запнулся и почувствовал, как лицо становится пунцовым от стыда. Он медленно поднял голову и посмотрел на одноклассников, которые уже показывали на него пальцами и безудержно хохотали.

«Тормоз», – говорил один. «Жирный дебил», – смеялся другой.

Рулон вздыхал, снова смотрел на сложное слово, собирался с силами, а потом начинал мямлить: «Урба… Урбо… Унист».

– И тогда Лерой стал любоваться урбанистическими пейзажами! – не выдержал преподаватель литературы, мистер Кинг. – Садись, Рулон, вынужден поставить тебе двойку. Ты, как всегда, удивляешь. Чтение вслух – это далеко не самое сложное занятие. Ну, как бы тебе объяснить, фермерскому ребенку... Это все равно, что корову подоить. Дернул за вымя, и молоко в ведре. А ведь скоро я буду давать задания посложнее. Поэтому советую больше времени учебе уделять, коровы как-нибудь подождут.

«Вообще-то доить корову – занятие не такое простое, как ты думаешь. Нужно, во-первых, корову к себе расположить, погладить ее, успокоить. А, во-вторых, чтобы заполнить ведро молоком, нужно много трудиться, за это время руки устают невероятно, пальцы деревенеют», – подумал Рулон, взглянув на Кинга исподлобья, но, ничего не сказав, под улюлюкание класса сел за парту – вернее, хотел сесть, но в последний момент из-под него выхватили стул, и он грузно упал на пол.

– Эй, Гарднер, расскажешь нам, цивилизованным людям, каков навоз на вкус? – после урока крикнул Пол Симмонс, парень, у которого всегда были самые модные шмотки, а ручки – беленькие, как у аристократа, ни одной мозоли. Именно этот рыжий острослов и выхватил стул, из-за чего Рулон вновь опозорился перед одноклассниками. – Уверен, ты и коровьим дерьмом питаешься, раз такой жирный! Небось, все в свой поганый рот тащишь, мормонский ублюдок.

В подобных ситуациях Рулон смотрел поверх Пола, представляя себе, что сейчас находится в своей комнате и разглядывает плакаты любимых игроков в американский футбол. Обычно это его успокаивало в конфликтных ситуациях. Когда-то отец сказал ему, что нельзя трогать тех, кто слабее, это противоречит кодексу чести. Рулон прекрасно понимал, что если нападет на Пола, тому не поздоровится. Но когда тот сказал обжигающие как кислота слова про навоз, это стало последней каплей – терпеть подобное было выше его сил.

Рулон вздохнул, пошел к Полу и, проходя мимо, совершил движение, после которого рыжий забияка оказался на полу, схватившись за живот и вопя от боли. Рулон был очень собой недоволен, и потому позволил мальчишкам, дружившим с Полом, побить себя.

Когда его мутузили, Рулон не издавал ни звука. Он лишь улыбался, потому что презирал боль. С тех пор как однажды в школе случайно прострелил себе живот из самодельного арбалета. Врачи сообщили его родителям, что от смерти мальчика спасло лишь чудо. Он запомнил жгучую боль, которая съедала его сознание, убивала все мысли кроме одной – как же ему больно. Пока подоспела помощь, прошло много времени, зато Рулон привык к боли, сильной и необъятной. А значит, с ней можно мириться, ее можно терпеть, то есть быть настоящим мужчиной, способным противостоять даже столь коварному и беспощадному врагу.

Осыпаемый градом ударов прихвостней Симмонса, младший сын Гарднеров продолжал улыбаться. Он поклялся себе, что однажды станет самым сильным человеком на свете, и тогда уж точно никто и слова обидного ему сказать не посмеет.

Высокий, бледный парень сидел возле окна на табуретке и, нахмурившись, смотрел, как во дворе бушует метель. Окна уже почти целиком заиндевели, и все же смутные очертания улицы еще можно было разглядеть. Перед ним на столике лежал томик Достоевского, который он прочитал всего за несколько часов.

В квартире, рядом с обогревателем, мороз все равно пробирал до костей. К такому не привыкнешь, даже если живешь в Новосибирске с самого рождения. Каждый раз, когда температура обваливается, люди чувствуют себя здесь сардинами, набившимися в морозильник.

Парень увидел, как большой пес, который легко мог разорвать человека, с трудом сопротивляясь ветру, ковыляет вдоль забора – складывалось ощущение, будто жестокий режиссер показывает замедленные съемки фильма-апокалипсиса о глобальной природной катастрофе. Парень протер глаза, и собака исчезла – а может, ее просто сдуло с улицы сильным порывом ветра. Да, зимой ветер лютовал в Новосибирске, и если хотел кого-то прибрать к рукам, то делал это без зазрения совести.

Со стороны дороги послышалось урчание самосвала. Это означало только одно – отец вернулся из очередной длительной командировки. И его ждали интересные новости. Парню не терпелось рассказать, какие изменения произошли в его жизни после того, как Виктор Михайлович Кузнецов позвал молодого человека в зал «Буревестник».

– Сашка, помни, ты будешь великим! – предрек сыну отец-дальнобойщик, едва переступив порог дома. На радостях, что непростая работа выполнена и гонорар получен, он выпил рюмку водки. А когда метель немного улеглась, выгнал сына во двор и, поставив перед стеной, заставил лупить по ней как можно сильнее.

– Я занимался боксом, и хочу научить тебя этому ремеслу, – заговорил он, сцепив могучие руки за спиной. – Знаешь, всегда считал, что по-настоящему кулаки будут крепкими, если бить не мягкую грушу, а стену, бетонную стену. Однажды я сломал кисть, когда начал тренироваться, как ты сейчас... А потом привык, и кулаками мог пробить любую оборону. Ну, хорош, я вижу, ты разбил кулаки в кровь. Зато в следующий раз окровавленной будет уже голова соперника.

Саша смотрел, как на ладонях замерзают алые капельки крови – на улице, несмотря на прекратившуюся метель, все так же оставалось минус 30 градусов, что было привычной температурой для зимнего Новосибирска. Затем парень поднял голову и улыбнулся, вот только глаза его были как два кусочка льда.

– Папа, а знаешь, я ведь не боксом буду прославлять нашу фамилию, – твердо произнес он. – Я выбрал иной путь – греко-римскую борьбу.

С этими словами он подошел к отцу, крупному, мускулистому мужчине, и спокойно повалил его на землю.

– Тебя обучали такому в боксе? – спросил он, глядя на ошарашенного отца, пока тот, отряхиваясь, поднимался на ноги. – Я могу повалить тебя, не выбрасывая кулаки в голову. И мне не придется кучу времени прозябать в ринге – пары секунд вполне хватит, чтобы ты оказался в горизонтальном положении.

Отец попытался в ответ сам повалить Карелина-младшего, но снова оказался на земле – он даже не успел сообразить, что именно сделал сын, просто почувствовал, как крепкие руки тянут вниз. Это как-то сразу заставило его зауважать греко-римскую борьбу.

– Сашка, да ты у меня Геракл! – восхищенно всплеснул он руками.

– Нет, папа, я – Александр Карелин! – возразил подросток и обнял отца, да так крепко, что у того затрещали кости. – И скоро обо мне узнает весь мир.

Высокий, бледный парень сидел возле окна на табуретке и, нахмурившись, смотрел, как во дворе бушует метель. Окна уже почти целиком заиндевели, и все же смутные очертания улицы еще можно было разглядеть. Перед ним на столике лежал томик Достоевского, который он прочитал всего за несколько часов.

В квартире, рядом с обогревателем, мороз все равно пробирал до костей. К такому не привыкнешь, даже если живешь в Новосибирске с самого рождения. Каждый раз, когда температура обваливается, люди чувствуют себя здесь сардинами, набившимися в морозильник.

Парень увидел, как большой пес, который легко мог разорвать человека, с трудом сопротивляясь ветру, ковыляет вдоль забора – складывалось ощущение, будто жестокий режиссер показывает замедленные съемки фильма-апокалипсиса о глобальной природной катастрофе. Парень протер глаза, и собака исчезла – а может, ее просто сдуло с улицы сильным порывом ветра. Да, зимой ветер лютовал в Новосибирске, и если хотел кого-то прибрать к рукам, то делал это без зазрения совести.

Со стороны дороги послышалось урчание самосвала. Это означало только одно – отец вернулся из очередной длительной командировки. И его ждали интересные новости. Парню не терпелось рассказать, какие изменения произошли в его жизни после того, как Виктор Михайлович Кузнецов позвал молодого человека в зал «Буревестник».

– Сашка, помни, ты будешь великим! – предрек сыну отец-дальнобойщик, едва переступив порог дома. На радостях, что непростая работа выполнена и гонорар получен, он выпил рюмку водки. А когда метель немного улеглась, выгнал сына во двор и, поставив перед стеной, заставил лупить по ней как можно сильнее.

– Я занимался боксом, и хочу научить тебя этому ремеслу, – заговорил он, сцепив могучие руки за спиной. – Знаешь, всегда считал, что по-настоящему кулаки будут крепкими, если бить не мягкую грушу, а стену, бетонную стену. Однажды я сломал кисть, когда начал тренироваться, как ты сейчас... А потом привык, и кулаками мог пробить любую оборону. Ну, хорош, я вижу, ты разбил кулаки в кровь. Зато в следующий раз окровавленной будет уже голова соперника.

Саша смотрел, как на ладонях замерзают алые капельки крови – на улице, несмотря на прекратившуюся метель, все так же оставалось минус 30 градусов, что было привычной температурой для зимнего Новосибирска. Затем парень поднял голову и улыбнулся, вот только глаза его были как два кусочка льда.

– Папа, а знаешь, я ведь не боксом буду прославлять нашу фамилию, – твердо произнес он. – Я выбрал иной путь – греко-римскую борьбу.

С этими словами он подошел к отцу, крупному, мускулистому мужчине, и спокойно повалил его на землю.

– Тебя обучали такому в боксе? – спросил он, глядя на ошарашенного отца, пока тот, отряхиваясь, поднимался на ноги. – Я могу повалить тебя, не выбрасывая кулаки в голову. И мне не придется кучу времени прозябать в ринге – пары секунд вполне хватит, чтобы ты оказался в горизонтальном положении.

Отец попытался в ответ сам повалить Карелина-младшего, но снова оказался на земле – он даже не успел сообразить, что именно сделал сын, просто почувствовал, как крепкие руки тянут вниз. Это как-то сразу заставило его зауважать греко-римскую борьбу.

– Сашка, да ты у меня Геракл! – восхищенно всплеснул он руками.

– Нет, папа, я – Александр Карелин! – возразил подросток и обнял отца, да так крепко, что у того затрещали кости. – И скоро обо мне узнает весь мир.

Хруст в ноге был страшной силы – в зале его слышали все.

– Сан Саныч, что случилось? – первым очнулся соперник Карелина по областному первенству – фантастически упертого парнишку борцы-сверстники как-то сразу стали называть по имени-отчеству.

Сан Саныч не откликнулся, попытался подняться, и тут же гримаса боли исказила его лицо. Нога была неестественно выгнута, и врач, появившийся на ковре, сразу понял, что с 15-летним борцом случилась беда.

Пока над ногой колдовали медики, Карелин, стиснув зубы, думал только об одном – как бы преподнести эту неприятную новость маме, чтобы она не сильно расстроилась, ведь он только что безнадежно испортил ей 8 марта. Карелин проклинал себя за то, что допустил ошибку, которая привела к травме. Но в глубине души знал, что сломанная нога – лишь первая из опасных травм, которые наверняка будут преследовать его на ковре.

Он давно уже решил, что отдаст всего себя спорту, и если придется идти на жертвы, испытывать боль, чудовищную, невыносимую, он пойдет и на это. Ведь самым страшным было для него другое. Больше всего на свете Карелин боялся оступиться на крупных соревнованиях, за которыми следят миллионы болельщиков – таких как чемпионаты СССР или мира, Олимпийские игры. Боль еще можно как-то перетерпеть, но поражение могло уничтожить его! И если ради побед ему придется жертвовать здоровьем, что ж, он готов биться хоть с поломанной рукой или ногой.

К счастью, природа щедро наделила его гибкими, упругими мышцами, мощным телосложением, молниеносной реакцией. Оставалось лишь прибавить в силовых показателях, и тогда перед его напором не устоит никто. Сан Саныч это знал и заранее готовился взобраться на борцовский трон, понимая, что сразу же появятся сотни сильнейших мастеров, которые попытаются свергнуть его с престола. И каждый раз он будет биться с претендентами насмерть, а если проиграет – тогда и жизнь ему будет не мила.

Несмотря на страх поражения, Карелину было в то же время скучно оттого, что он никак не мог встретить достойного соперника, который сумел бы по-настоящему впечатлить его. Разве что холодильник, который однажды упал на юного борца и слегка придавил его.

– Молодой человек, вы чему улыбаетесь? – недоуменно спросил врач, вколовший пострадавшему обезболивающее. – Знаете, я никогда такого не видел… Обычно люди на вашем месте кричат от боли, да так, что уши закладывает.

– Маме позвонили? – спросил он, проигнорировав вопрос медика.

– Да, Сашка, – услышал парень голос Виктора Михайловича – он доносился откуда-то из другого измерения. – И она пообещала, что сожжет твою спортивную форму. Но ты ведь не бросишь классическую борьбу из-за такого пустяка, как сломанная нога? Я не люблю сыпать комплиментами, но тебя ждет великое будущее – если будешь и дальше пахать.

– Я не могу бросить спорт, которому отдал ногу, – пробормотал Карелин и потерял сознание.

Рулон мчался по Афтону на пикапе, чувствуя, как тело ломит от усталости – полевые работы изматывали и в то же время доставляли ему удовольствие. Появлялось ощущение сопричастности семейному бизнесу. Прежде всего, он был фермером, и лишь когда-нибудь, в отдаленном будущем, у него, возможно, получится стать кем-то еще. Но хочет ли он этого?

Рядом сидела его молодая и красивая жена Шери, круглый животик которой говорил сам за себя. Рулон был счастлив, готовился к появлению на свет девочки, к продолжению рода Гарднеров. Его родители наглядно показали, какая она – большая, крепкая, сплоченная мормонская семья. Теперь настала его очередь создавать новую американскую ячейку общества.

Родители постоянно заводили разговоры о том, что когда-нибудь у него появится своя ферма, что его будущее предопределено, и если раньше он сопротивлялся, то теперь у него есть Шери, а еще есть Стэйси, девочка, которую он так ждет. Если он станет отцом в 19 лет, то это будет первый шаг к созданию многодетной семьи, которой придется уделять много внимания, так о каком спорте высших достижений можно говорить?

Рулон нахмурился и стиснул руль. Лобовое стекло покрыл тонкий слой снега, который мгновенно смахнули дворники, но снег не сдавался и продолжал падать снова и снова. Видимость была паршивая, и Рулону почему-то стало не по себе. Его напряжение заметила Шери.

– Дорогой, все в порядке? – спросила она и вымученно улыбнулась – последнее время девушка чувствовала себя нехорошо.

– Да, все нормально, – ответил он, отвернувшись от дороги и взглянув на жену, с которой находился в браке уже три года, и без которой не представлял жизни.

А потом случилось страшное. Скрежет металла, звон бьющегося стекла, нечеловеческий крик жены, все смешалось в одно, а потом оборвалось. Рулон потерял сознание, а когда очнулся, увидел Шери. Она была жива, но глаза, направленные на него, были полны немыслимой боли и материнского горя. Рулон сместил взгляд на ее живот и почувствовал, как тошнота подступает к горлу. Он увидел кровь, много крови, и что-то еще, что-то, о чем он не хотел думать, то, что должно было стать их общим счастьем, достоянием, сокровищем, было теперь безжизненным.

Рулон набрал воздуха в свои мощные легкие и крикнул, и это был страшный крик, крик отца, потерявшего ребенка, а когда он выдохся, то завыл, как шакал, из глаз брызнули слезы, за секунду залившие большое, некрасивое лицо. Он машинально потянулся своими толстыми, неуклюжими пальцами к глазам, протер их, а потом услышал, как Шери зовет его, увидел, как она тянет к нему руки, как по щекам ее струятся слезы, вперемешку с кровью.

– Где наша Стэйси? – кричала она. – Что ты, ублюдок, наделал? Где наша дочка?

Рулон обмяк всем телом, и понял, что он был за рулем, и, возможно, Шери права, нет, она абсолютно точно права: напрямую или косвенно, но он причастен к смерти Стэйси Гарднер, которая умерла 30 декабря 1990 года, так и не успев родиться...

Это был самый страшный день в жизни Рулона. Никогда в интервью он не упомянет ни о дочке, ни о своем первом браке. Но на самом деле он ни на секунду не забывал о том, что произошло тогда на дороге.

Его жену парализовало в ДТП, и Рулон, чувствуя себя последним подонком, пришел однажды к ней в больницу, чтобы сказать постыдные слова. С трудом произнося их, путая ударения, он все-таки выдавил из себя фразу: «Ты согласишься на развод?»

Он ожидал услышать что угодно, но только не «Да». Но именно это он и услышал.

С тех пор Рулон днями сидел в кресле, обхватив голову руками, и представлял, как металл впивается в маленькое тельце, как уродует его, и невыносимая боль съедала его разум. Он поднимал голову и кричал.

Никто не утешал его, любой, кто переступил бы порог дома в этот период его жизни, мог умереть. Рулон обезумел от горя и периодически вскакивал, чтобы крушить мебель или биться головой об стену, причинять себе боль, ощущать хотя бы часть той боли, которую испытала его маленькая Стэйси.

О, как же это могло случиться? Радость всей его жизни ушла навсегда, разбив ему сердце, уничтожив остатки воли.

В один из таких дней он вскочил, бросился вон из дома, выбежал в поле и в одной пижаме совершил нырок в сугроб, зарылся в него, мечтая умереть, уйти вслед за Стэйси. Он совсем не чувствовал холода снаружи, весь холод мира собрался у него внутри, и он понял, что мир никогда не будет теперь для него прежним.

Вот только у него был союзник. Время лечит, не всех, конечно, но Рулона Гарднера оно все-таки исцелило – во всяком случае, однажды он сам в это поверил.

продолжение завтра

источник